Публикации сочинений

Всероссийский сборник статей и публикаций института развития образования, повышения квалификации и переподготовки.

Язык издания: русский
Периодичность: ежедневно
Вид издания: сборник
Версия издания: электронное сетевое
Публикация: сочинений
Автор: Зорькина Мария Геннадьевна

Время жить. Приспособляемость человека удивительна. В начале войны я с трудом мог не вскрикивать от разрывающих ночную тишину взрывов, а спустя год этой, казалось бы, нескончаемой войны, я уже не только спокойно реагировал, но и по звуку мог определить, куда летят самолёты и какова вероятность, что взрывы будут возле нашего укрытия. Но теперь, когда я лежал на кровати в своём, чудом уцелевшем доме, мой воспалённый разум не хотел привыкать к мирной жизни, отказывался верить, что все позади, что не будет больше бомбежек. Устало открываю глаза и перевожу их на стену. Матушка гремит чем-то у печки. Иногда ее худая фигура, дрожащая, видимо после недавней болезни, опукается на табурет, и она роняет одинокую слезу. Эта единственная, скупая слеза матери режет по сердцу сильнее, чем тысяча ножей. Сколько же она выплакала за это время? Вчера вернулся сын, и вроде все молитвы были ненапрасными, но у неё на душе щемящая тоска. Отворачиваюсь. Спать не могу, думать не могу, жить не могу. Хочу, но не могу. А хочу ли я? Может, я остался на этой войне? А жить хочет другой, бестелесный «я», отчаянно цепляющийся за существование, обыкновенное существование? Боль воспоминаний растеклась по телу и мозгу, завернула всего меня в непроницаемый кокон. Слушаю стук метронома. Пахнет печеной картошкой. В моменты, когда боль отступала и в душе прорезалась щелка света, вспоминалось, как Оля, одна из наших санитарок, распахнула дверь и закричала дрожащим от волнения голосом: «Все кончено! Мы победили! По радио передали! Флаг советский над Рейхстагом!». И, не насладившись эффектом, выскочила обратно передавать новость остальным. Было 2-ое мая 1945 года. Мне только неделю 23 года. Я лежал в госпитале. Контузия. Зато не в плену, не убит, что неплохо, с учетом динамики этой войны. Помню: посмотрел тогда на кроваво-красный флаг, прибитый к стене без древка. Перед нами стояла задача - победить любой ценой, теперь же – очистить этот кроваво-красный мир. А флаг пусть будет красным, как память о цене этой самой победы. Пахло влажной древесиной и листвой. Ночью был дождь. Война еще не закончена, гремели бои в Словении, но многих из госпиталя отправляли домой. Меня тоже. А я решил воспользоваться давним негласным солдатским законом «действовать, пока не запретили». Вот наконец-то еду домой. Но существует ли он еще? Не разрушен? Как там матушка? Эшелоны ехали один за другим. «Домой»- судорожно пробовал это слово, пытаясь ощутить каждую букву, снова и снова прокатывая их по языку. Д-О-М-О-Й. Как много в этом слове тепла. Но остался ли он? Остался, а как иначе?! Надежда – единственное богатство, оставшееся у меня, и ожить ей в моем сердце было невероятно легко. Ей всегда нужно совсем ничего для этого. Выход на станции. Глоток свежего воздуха каждый раз обжигал легкие после душного вагона. Последняя остановка. Приветливая девчонка согласилась довезти меня до родного поселка, ей все равно по пути. В дороге я молчал, отстраненно кивая на рассказы и вопросы девушки. Она была младше меня: лет шестнадцати. Тощая, но румянец лежал на молочных щеках, будто и не знала она бедствий войны. Война меняет, но, видимо, детский разум может спастись от этого, отыскать все светлое и хорошее в закутках памяти и заслонить этим светом холодную тьму утраты, боли, скорби и голода. И этот свет нашел выход наружу, играя мягкими огоньками в глазах. Я смотрел в них и думал о том, что у меня тоже когда-то горел этот свет, но много лет назад, а кажется - вечность, он угас. Угас и оставил вечное чувство утраты. Я потерял стольких друзей, еще больше – знакомых, которых знал порой не более часа. Угас он, возможно, и из-за того, что я слишком долго не был на родине. А взрослым тяжелее. Я чувствовал, что меняюсь каждый чертов день, проведенный в окопах. Теперь я видел, что не способен выстроить себе новую жизнь. Всё, что я мог бы когда-то назвать светлым будущем, было украдено фашистским черным пламенем. Но не одного меня обожгло это пламя, а весь русский народ. -Приехали! - мои раздумья прервал голос девушки. - Удачи тебе, солдатик! - Спасибо! - на том и распрощались. Высадила она меня у лесной тропы, которая была ближайшим путем к дому. Чем ближе я подходил к родным местам, тем тяжелее было делать шаги. Страх начал заглушать все. Никогда я так не боялся: ни во время боев, ни во время бомбежек, ни тогда, когда видел смерть товарищей. Щебет птиц сменился на гул моего собственного сердца и скрежет кровеносных систем. Осталась одна еловая ветвь, и причина моего волнения будет прямо перед глазами. Аккуратно, оттягивая момент истины, отодвинул последнюю и самую тяжелую преграду. Родной дом встретил меня развалинами. Но для меня это был не просто разрушенный после бомбардировок поселок, это было разрушенное прошлое и надежды на будущее. Некоторые участки, где раньше были дома, чернели будто выжженный угольный карьер. Но еще я увидел людей, живущих, как и раньше. Слезы навернулись на больные глаза. А я устало прислонился к березе, улыбка сама появилась на лице. Еще не все потеряно, еще что-то есть. Осталось узнать про дом и мать. Ноги сами понесли меня к поселку. А рука в кармане сжимала последнее письмо матери, оно дарило тепло, надежду и сладостное волнение встречи. Дом оказался цел. Я постучал в калитку, и на пороге показалась мать. Но с этого момента всё помню, как через молочную пелену тумана. Руки и слезы матери. Горячие соленые дорожки на своих же щеках. Гомон, крики, смех... И сейчас, лежа в своей кровати, я вдруг осознал, что не всё потеряно. Прошло время, когда можно умирать, и пришло время, когда нужно жить. Свыкнуться с этим сложно, но для этого у меня, возможно, осталась вечность. Слезы вновь обожгли моё лицо, а губы расплылись в нервной улыбке. ПРИШЛО ВРЕМЯ ЖИТЬ.